— Не буду, — сдавленно отвечаю, глотая слёзы. — Скажи, что мне делать?

— Зажми рану и держи. — Я прикладываю мою руку к груди любимого. — Эй! — Поднимаю затуманенный слезами взгляд на Сашку. Он берёт моё лицо в ладони. — Твой муж будет жить, поняла? Если понадобится, я нарушу все законы мироздания, но вырву его из лап смерти и верну тебе. Даю тебе слово, а я всегда держу его.

Он встаёт и уходит. А я смотрю на мужа и пытаюсь не разрыдаться. Я должна быть сильной, слабости нет места.

А дальше всё, как в кошмарном сне: подходят мужчины, чтобы были нашими врагами, и, подхватив моего Ванечку, несут к самолёту. Я рядом бегу, не могу оторвать руки от раны, словно она приклеилась. Заходим в самолёт, а там врач — смотрит на Ивана и хмурится.

— Опять он? — спрашивает, качая головой.

— Снова, — отвечает Сашка и уже носильщикам: — Кладите его сюда. — Те, не говоря ни слова, выполняют его приказ. — А теперь на выход. — Саша подходит ко мне, беря моё лицо свои ладони. — Всё будет хорошо…

Его голос, словно сладкая патока, обволакивает моё сознание, я начинаю тонуть в зелени его глаз, и на душе легче становится. Не знаю, что он сделал со мной, но мне это помогло. Он улыбается и отходит от меня.

— …Димыч, заводи мотор! — орёт Лютов и тут же чуть слышно говорит что-то мужчинам перед тем, как закрыть за ними дверь.

— Деточка, убери руку, мне нужно посмотреть, что там у него, — обращается ко мне врач. С трудом выполнила его просьбу. — Однако… — потёр он подбородок.

Александра рука накрывает рану Ивана:

— Как взлетим — начинайте, — и уже мне: — Мир, садись, мы выруливаем на взлётную полосу.

Мужчина вновь качает головой:

— Александр, при всём моём уважении, но я не могу сейчас выполнить немедленную торакотомию (вскрытие грудной клетки) — нужного оборудования нет, да и с тампонадой сердца… это риск. Но попробую сделать вот что: субксифоидную фенестрацию перикарда, это удалит уже скопившуюся там кровь, а установленная дренажная трубка будет выводить содержимое и дальше. Надеюсь, парень продержится до больницы. Как ни крути, но он у нас парень особенный. — Врач садится напротив Александра и продолжает исследовать раны Ивана: — С другими ранами справимся, а вот с этой… — вновь качает головой. — Что ж не предупредил, что это Малиновский? Я бы человек пять бойцов с собой взял. Если как в прошлый раз буянить начнёт — это для него приговор. Запись хоть у тебя с собой та, что на него как успокоительное действовала?

— У меня лучше, я прихватил с собой хозяйку того волшебного голоса. — Сашка показал глазами на меня.

Доктор внимательно посмотрел на меня, и его брови взметнулись:

— Так это ж Беркутова дочь! Однако… И ещё, крови может не хватить, ты уж извини, но такого большого запаса четвёртой положительной у нас не было. Вернее, мы даже не предполагали, что столько понадобится.

— Не проблема, у вас я есть.

— Точно, у вас же одна группа. Придётся опять прямое переливание делать. Бедный парень, несчастливый он какой-то. В этот раз хоть и выглядит лучше, но рана опасная. Слушай, Александр, а как ты практически за сутки знал, что именно этот парень будет ранен?

По недовольному выражению лица Сашки стало понятно, что вопрос ему совсем не понравился.

— Была вероятность такого расклада.

— Ну да… — хмыкнул мужчина, — это всё объясняет.

— Дмитрий Фёдорович, операционная готова, — выходит второй врач.

Ивана забирают, Сашка уходит с ними, но ненадолго. Он вернулся и, рухнув в кресло, устало потёр переносицу.

— Как там Ваня?

Он вскинул на меня взгляд.

— Пока держится, — достаёт телефон и набирает кому-то. — Пап, помощь нужна. — Тот ему что-то отвечает, Сашка морщится, наверное, опять отчитывает его отец. — Я знаю, что ты в курсе. Нет, со мной и Мирославой всё нормально, а вот Ваня… — Александр замолкает, кидая на меня взгляд. — Да, опять. Нет, на этот раз кости целы. Огнестрельное в сердце. — Срывается. — Да не кричи ты! — И уже тише: — Войтовского по-тихому возьмите, но не убивайте, мне он живой нужен. Да, это он. И пап, нужна ещё кровь четвёртая положительная и кардиохир … — тот явно его перебивает. — Спасибо, папа, — и отключается.

— Так крот — Войтовский?! — я в шоке.

— Мне сейчас пилот сказал, что за двадцать минут до нашего прибытия Войтовский лично интересовался, каким способом мы ещё выбираться отсюда собираемся. Почуял, сволочь, что я начал догадывается, и пошёл ва-банк. Сто процентов он натравил Гартвига на Ивана… Ну вот зачем брат под пули полез? — чуть слышно вопросил, но я услышала.

— А почему ты так поступил, причём дважды? — начала я разговор, мне это было необходимо, чтобы отвлечься. — В начале нас на самолёт отправлял, потом меня закрыл собой.

— У меня не получилось, значит, и разговаривать об этом не вижу смысла.

— А я думаю есть. Ты мог погибнуть.

— Я не боюсь смерти. И чем я лучше Ваньки, а? Более того, у него более веские причины, чтобы жить: ты и твой будущий ребёнок. Он столько страданий перенёс за свою короткую жизнь, что рехнуться можно. Так что если мне решать, кому из нас жить, то я выбираю его, и это не обсуждается. — Сашка закрыл глаза и вновь чуть слышно: — Уму непостижимо, даже при смерти себя винит и прощение просит…

— В смысле?

— У каждого есть то, чего он боится: у Ваньки страх — причинить боль. Вот и сейчас сто пудов думал, что умирает, просил прощение и винил себя, что вам больно сделал.

— А у тебя?

Смотрю на Сашку и хочу понять, чего он боится. Со мной ясно — у меня сейчас страхов уйма. За ребёнка боюсь, за мужа, и чтобы войны не было… Беременные такие мнительные, за всё переживают.

— Боюсь ошибиться.

— Все ошибаются.

— Верно, только цена ошибки у меня велика. Вернее, если мне за неё расплачиваться — не беда. А вот если другие…

— Тогда у тебя такой же комплекс, как и у Ивана: боишься сделать другим больно.

— Ну… — многозначительно протянул он, — можно и так сказать.

— Саш, ты же знал, что Ивана ранят, ведь так?..

Он посмотрел на меня, словно в душу заглянул. Всё указывает на это: и врачи в самолёте, и группа крови. Я бы могла решить, что он и о себе позаботился, только он не собирался с нами лететь.

— …Откуда?

— Один старец видение подкинул. В такой ответ поверишь? Или обойдёмся привычной теорией вероятности?

— Может, это и глупо, но я больше доверяю первому варианту. Ты не единственный в мире видишь вещие сны, у многих такое бывает. Только не все прислушиваются к ним, а потом сокрушаются, мол, чего я не обратил на это внимание?

— Хм… — Александр улыбнулся, по-доброму так. — Тебе пора отдохнуть…

«Понятно — вопросы неудобные стала задавать», — мелькнула у меня мысль перед тем, как я вырубилась.

Глава 40

Очнулась от того, что почувствовала, как меня несут. Первый вопрос, от которого душа холодела: жив ли Ваня?

— Жив, уже в операционной. — Осматриваюсь и понимаю: мы в больнице на базе дяди Егора, а Сашка меня на руках держит. — Может, воды принести? Или чаю?

Он опускает меня на кресло, и садится передо мной на корточки. Смотрю, у него рука в локте перевязана, значит, всё-таки переливание делали.

— Саш, ты применил ко мне гипноз?

— Прости, у меня не было выбора. Ты в положении, и ребёнку, если ты будешь нервничать, только навредит. Не обижайся, ладно?

— Я не обижаюсь. Мне это помогло, не дало свихнуться от горя. Но больше не нужно этого делать, я предпочитаю ясную голову.

— Хорошо. Ну так что, чаю или воды?

— Воды.

Сашка кивнул и, поднявшись, ушёл. А я не стала его дожидаться, встала и направилась к операционной, хочу быть как можно ближе к любимому. Я знала, куда его отвезли, мы тут с Сашкой бывали раз десять в детстве. Всё так же, как я и помню: стены в светло-бежевых тонах и пол из камня под мрамор чуть темнее, но того же оттенка. А вот и знакомая скамеечка, пусть немного в стороне от операционной, но ближе, чем я до этого находилась. Села на неё и замера в ожидании, поглядывая на часы. Не знаю, убрал ли Александр гипноз, но я словно в прострации нахожусь. Хорошо, что никого пока рядом нет, не смогу я сейчас разговаривать, пока не узнаю, что любовь мою спасли.